Одно из самых первых детских воспоминаний. Наша первая квартира, смотрящая окнами на Лосиный остров. Зеленый линолеум. На нем книга. Балка еще не провисает. Темы Олимпиады-80 в сознании еще нет. Значит мне не больше четырех лет. Передо мной на полу книга. «Книга будущих командирова» Анатолия Митяева. Первое издание в твердой обложке. Москва. «Молодая Гвардия» (цитадель русских патриотов той поры). 1974 год.
Мой взгляд задерживается на развороте, где изображен Дмитрий Донской, прекрасный, больше похожий на античного героя, а с другой стороны рельефно (как бы сказали сегодня в 3d отрисованная расстановка русских и ордынских войск перед битвой. Вот слияние Дона и Непрядвы (в этом месте тридцать с лишним лет спустя я не удержусь и полезу в воду), вот Красный Холм — ставка Мамая, вот русские полки, включая знаменитый засадный. Перед ними почему-то холмы (теперь я удивляюсь — побывав на местности никаких особых холмов я не увидел). Вот множество войск — под ними подпись «татары». Я удивляюсь и бегу к своему соседу по лестничной клетке Ильдусу, чтобы поделиться открытием, что русские когда-то воевали с татарами.
Эта книга была, наверное, самым ярким переживанием первых десяти лет моей жизни. Переживанием эмоциональным, интеллектуальным, формирующим национальную идентичность. Конфигурацией своего мышления я обязан «Книге будущих командиров» и её сестре «Книге будущих адмиралов» чуть более чем полностью. Без неё ничего бы не было (в частности — этого сайта). То же самое, думаю, может сказать про себя еще не одна сотня, а может быть и не одна тысяча выросших в эти годы с этой книгой в руках мальчишек (тираж только первого издания, шутка ли, 200 тыс. экземпляров, а их было множество).
Каким образом Анатолию Митяеву (1924-2008) — русскому минометчику из рязанской деревни и редактору «Пионерской Правды» и «Мурзилки» оказать такое влияние на несколько поколений русских детей? Всё дело в том, что Митяев решил рассказать не о «чудо-богатырях», не о солдатской славе, а о военном искусстве. Искусстве командования, принятия решений, управления военной силой. О тактике и стратегии. О войне как игре ума.
Такая идея в советскую эпоху, предпочитавшую воспевать мозолистых тружеников, а не мыслителей, а в полководце видевшей скорее волевого энергичного крикуна, чем мыслителя, была уже сама по себе отнюдь не банальной. Это ведь вообще поразительный факт — деятельность полководца именуется искусством то есть приравнивается к деятельности художника и музыканта. Это, казалось бы, странно — какие «симфонии» и «картины» кроме «Апофеоза войны» можно писать железом и кровью? И, тем не менее, если мы приглядимся, то мы признаем, что ни на что так не похожи великие сражения и войны, как на произведения искусства. Мы ценим в них изящество и красоту замысла, экономию выразительных средств (прежде всего - сбереженные жизни своих солдат), и безупречность исполнения, итоговое совпадение материи и формы.
В войне мы ценим её интеллектуальную сторону и пытаемся ей подражать в шахматах и в других играх. Но это не интеллектуализм научного исследования или философского размышления. Это интеллектуализм художника. Великие сражения мы знаем так же, как великие картины — Марафон и Канны, Аустерлиц и Бородино, Верден и Сталинград. Карты и схемы — это фотографии этих картин. Мы можем оценить их сильные и слабые стороны, совершенство и ошибки. Это плохо совмещается с антигуманной, жестокой, натуралистичной природой войны, в которой убеждается каждый книжник, стоит ему на неё попасть. Война в близком приближении есть кровь и боль, так же, как краска под микроскопом ничем не художественней грязи. Но, тем не менее, война — это искусство. И, возможно только благодаря искусству полководца она становится хоть немного менее кровопролитной, жестокой и бесчеловечной. Те войны, которые ведут между собой неискусные полководцы как правило тянутся долго, мучительно и, в конечном счете, стоят дороже.
О ВОЗДЕРЖАННОСТИ
Эпаминонд, вождь фиванцев, отличался такой воздержанностью, что утвари у него никакой не было, кроме циновки и единственного вертела.
Скавр передаёт, что усыпанная плодами яблоня, оказавшаяся на территории лагеря на другой день, когда войско уходило, осталась нетронутой.
О СПРАВЕДЛИВОСТИ И ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬСТВЕ
Когда Камилл осаждал фалисков, учитель игр вывел за стены детей фалисков будто бы для прогулки и выдал их неприятелю, говоря, что, если их задержат как заложников, город вынужден будет выполнить предъявленные ему требования. Камилл приказал связать учителю руки за спиной и поручил детям розгами погнать его к родителям.
Когда сын Кв. Фабия убеждал отца пожертвовать немногими людьми, чтобы занять удобную позицию, тот сказал: «А не хочешь ли ты быть в числе этих немногих?»
Александр, ведя зимой войско, сидя у огня, начал обозревать проходящие войска. Заметив солдата, совершенно изнемогшего от холода, он приказал ему сесть на его место.
Ксенофонт ехал на лошади, а пехотинцам приказал занять какой-то холм. Слыша, что кто-то из них ворчит, что легко, сидя на коне, давать такое трудное поручение, он соскочил, посадил на коня рядового и сам бегом направился к холму. Солдат не мог вынести позора и под смех товарищей сам сошёл с коня. Ксенофонта все с трудом упросили вновь сесть на коня и сохранить свои силы для присущих полководцу обязанностей.
