http://sputnikipogrom.com/russia/37043/brodsky-75/
Сын морского офицера, мечтающий служить подводником. Крещение в годы войны в эвакуационном Череповце стараниями русской няни. Ссылка в архангельскую деревню: затянись она чуть подольше, вырви она Бродского чуть надежней из его обычного диссидентствующего окружения — глядишь, перековала его в почвенника. Восторженное стихотворение о русских людях и русском языке «Народ», которое Ахматова мечтала услышать перед смертью. Письмо к Брежневу перед отъездом: «Я принадлежу к русской культуре, чувствую себя её частицей, и никакая перемена места пребывания не может повлиять на конечный исход всего этого», — это пишет великий русский поэт генсеку антирусской многонационалии. Фото первых лет эмиграции с православным крестиком на шее. Крестик как своеобразное знамя отречения от Израиля, от попыток вписать Бродского в израильский и иудейский контекст. Агрессивная неполиткорректность в годы американской карьеры, дошедшая до обвинений в расизме (тогда еще сравнительно безопасных). Жесткая полемика с русофобом Миланом Кундерой, вещавшим об имперской агрессии, якобы исходящей от Достоевского.
И неприятие Украины как бегства из русской культуры и языка в вымышленную (как полемично подчеркивал Бродский) «Центральную Европу» — как своеобразный финал этого преждевременно прервавшегося боя за русскую культуру и русскую поэзию.
Перед человеком, чей род идет из Брод в Галиции, раз за разом вставал выбор — какую цивилизационную идентичность он рассматривает как свою — Русскую, Имперскую или же Центральноевропейскую, специфично заточенную против русских: от рафинированности Чехии через угрюмую русофобию Польши и Литвы и до примитивности украинства. Бродский не раз и не два расшаркивался перед окружавшими его литовцами и поляками, пытавшимися всосать его в центральноевропейство. И раз за разом он отвергает этот выбор.
Еще в «Литовском дивертисменте», воображая себя местечковым евреем, он видит лишь две возможности — пасть в Галиции за Русскую Империю или уехать в Американскую. В 1985 году он отвечает Милану Кундере, его нападкам на Достоевского как выразителя русского коммунистического империализма под маской любви и братства, удушающего «малые нации». Бродский возражает, что на русский «Капитал» был переведен с немецкого; и нигде коммунистические идеи не встретили такого отпора, как в глубине русской культуры, у того же Достоевского в «Бесах». Россия сопротивлялась коммунизму десятилетиями; Чехия сдалась сразу, а потом оформила себя в пострадавшие.
«Видя „русский“ танк на улице, есть все основания задуматься о Дидро», — насколько возможно толсто Бродский намекает, что именно европейский радикализм вытолкнул в Россию свои проблемы. «Большинство романов Достоевского являются по сути развязками событий, начало которых имело место вне России, на Западе. Именно с Запада возвращается душевнобольным князь Мышкин; именно там поднабрался своих атеистических идей Иван Карамазов; для Верховенского-младшего Запад был и источником его политического радикализма, и укрытием для его конспиративной деятельности».
Бродский довольно скрытен и лицемерен. Он отвечает Кундере (которого, по совести, считает «чешским быдлом») в чисто западной политкорректной логике. Но из этого пассажа видно, что он отлично осознает всю проблематичность русского западничества, сформулированную славянофилами, включая и Достоевского. А истеричная претензия центральноевропейцев на представление европейских ценностей безошибочно вскрывается им как спекуляция — желание получать дивиденды и с Востока, России, «за вину», и с Запада — «за предательство». Слишком напоминает поведение одной квазицентральноевропейской державы.
***
«Послание к стихам». 1967. Начинается с эпиграфа из письма Антиоха Кантемира «К стихам своим». Зримое обозначение долгого романа Бродского с допушкинской русской поэтической традицией. Удивительно, что если перечесть Кантемира после Бродского, он сам покажется нам модернистским поэтом с переносами, иронией, а его архаизм прикинется лексическим поиском.
«Прощайте, мадмуазель Вероника». 1967. Стихотворение обращено к французскому искусствоведу-скифологу Веронике Шульц. На мой вкус — одно из самых интересных стихотворений Бродского: оригинальное совмещение обычных стансов к даме на расставание, центральным мотивом которых является поза женщины, сидящей в кресле, скрестив руки, и философско-политико-публицистического монолога. «Мясорубки становятся роскошью малых наций»; «у нас на Востоке мебель служит трем поколениям к ряду»; «Русский орел, потеряв корону, напоминает сейчас ворону»; «Любовь — имперское чувство». Ну и ключ ко всей гаерской струе в стихах Бродского: «гаерский тон это лучший метод сильные чувства спасти от массы слабых».
«Речь о пролитом молоке». 1967. Продолжение находки с политико-философским поэтическим монологом, по сути — стихотворное эссе, которое, кстати, гораздо удачней прозаических эссе Бродского. На этот раз в центре жалобы на безденежье и социальную маргинальность поэта, вызванные особенностью советской системы. Весьма оригинальные рассуждения о взаимодействии труда, рынка и денег, порой отсылающие, что совершенно удивительно, к рассуждениям Карла Поланьи, которые вряд ли могли быть знакомы Бродскому («сейчас экономика просто в центре, объединяет нас вместо церкви»). Хотя количество тезисных совпадений с «Великой трансформацией» столь велико, что приходится все-таки заподозрить знакомство Бродского с этой работой. Вторая тема — резкий антиориентализм Бродского начиная от знаменитого «Календарь Москвы заражен Кораном», ставшего так актуальным 40 лет спустя, и заканчивая защитой европейского христианского рационализма от «власти наркоманов»: «Иначе — верх возьмут телепаты, буддисты, спириты, препараты». Еще одна тема — конфликт белых и цветных рас, о которых много говорилось на кухнях в связи с обострением советско-китайских отношений. Бродский высказывается против «философии геноцида»: «Цветные нас безусловно прижали, но не мы их на свет рожали, не нам предавать их смерти», «Мы бы предали Божье Тело, расчищая себе пространство», «Создать изобилие в тесном мире — это по-христиански. Или: в этом и состоит Культура». Еще одна тема — защита веры в Бога: «Обычно тот, кто плюет на Бога, плюет сначала на человека».
«По дороге на Скирос». 1967. Метафорическое описание измены и ухода Басмановой-Ариадны от победившего чудовище Тезея-Бродского, одолевшего гонящего его систему. «Долг смертных — ополчаться на чудовищ. Но кто сказал, что чудища бессмертны? И, дабы не могли мы возомнить себя отличными от побежденных, Бог отнимает всякую награду». Ревность тут доходит до прямой угрозы убийством: «Дай Бог тогда, чтоб не было со мной, двуострого меча».
«Anno Domini». 1968. Первое из имперских стихотворений Бродского, начинающееся знаменитым «Провинция справляет Рождество». Здесь еще Империя не вполне римская по деталям, но движется к этому. Стихотворение строится на рифмовке переживаний наместника, которому жена изменяет с секретарем, и поэта, который разлучен со своей Цинтией (Басмановой) и новорожденным сыном. Один из этапов выработки имперски-патриотической формулы Бродского: «Отчизне мы не судьи. Меч суда погрязнет в нашем собственном позоре».