Если параллель Стиля-71 и «Культуры-I» по Паперному очевидна, то Стиль-77 ничего общего с «Культурой-II» не имеет. В нем нет никаких отсылок к классицизму, к большому стилю, никаких притязаний на тяжеловесный масштаб. Напротив, перед нами эксцентрический натурализм, характерный для «Плотницких рассказов» Белова, раскрепощенной и даже вульгарной молодой Пугачевой, еще не ставшей упыристой пародией на саму себя, для «теории этногенеза» Гумилева с её воспеванием пассионарного семени и жизнеутверждающих, до поры до времени, семейных комедий Рязанова. Перед нами «Культура-III», почвенническая в самом широком смысле этого слова и эксцентрически-наутралистическая.
Где-то до 1980 года этот процесс, который можно было бы обозначить как сдвиг СССР к постмодернизации и постиндустриализации идет полным ходом, естественный человек торжествует над механикой модерна, а механика встраивается в органику, сливается с нею. Однако в дальнейшем вместо плавной трансформации социума СССР скатился в коллапс. В чем причина этого коллапса, помимо объективно чудовищных свойств советской власти (свойства китайской власти были ничуть не менее чудовищны, однако коллапса удалось избежать).
Вряд ли я сильно удивлю кого-то выводом, если скажу, что причина коллапса — в советской безнациональности. Футуристическая «Культура-I» может (и даже должна) быть безнациональной, космополитической. Имперская «Культура-II» может обойтись без национального, так как ему противопоставлен служилый державный классицизм, пожалуй даже подкрепляемый множественностью подвластных народностей. Характерное для «Культуры-III» чувство почвы, чувство натуры, чувство биологической принадлежности, требует национального, этнического чувства как своей формы. Почва без крови попросту невозможна.
Однако для советской цивилизации характерна была ограниченная терпимость к крови малых народов и неограниченная нетерпимость к русскому — истории, культуре, идентичности. Из поля высокой формы советское безоговорочно вытесняло русское. Во всех альбомах «Советского фото» нет решительно ничего русско-этнического, хотя есть грузинское, киргизское, эстонское. Нет даже таких разрешенных советской властью форм патриотизма как древнерусские памятники. Даже этничность ВООПИКа оказалась для этого мирка слишком опасной. В мире «Советского фото» русской быть разрешено только рябине.
И натуралистический порыв Культуры-III оказался попросту лишен внятной эстетической и культурной формы, связанной с определенным национальным началом. Голову порыву к русской этничности свернули при Андропове, а в перестройку началось разбегание и расползание биологически расцветших национальностей подальше от обезглавленных и обездушенных русских. Так, Культура-III не стала мостиком к русскому фолк-возрождению.
Нетрудно заметить, что все три советских «Культуры» противоположны русскому национальному пути. В той или иной степени, тем или иным образом они отчуждают русских от главного — идентичности как памяти, как исторического наследия, как подлинной культурной полноты. Советские культуры были эрзацем, соединительной тканью, покрывавшей разрезанное и растерзанное тело русской культуры, в которых лишь иногда — по остаточному принципу из «бывших» или в качестве яркого и одинокого манифеста русского гения, пробивалось что-то живое. Попытка политиков и искусствоведов заставить нас блуждать в двух или трех соснах советских «культур», прибиваясь то к одному, то к другому чуждому «фрейму» не должна нас обманывать. Есть одна великая национальная русская культура. Она должна быть восстановлена, реставрирована и продолжена. К ней прибегаем.
***
Так же из обновок - рецензия на забавную книжку Эрнста Генри от 1938 года о том как Гитлер будет воевать с СССР.
