Умер последний русский писатель, которого была недостойна Нобелевская премия, написавший свою жизнь как роман, которого не вместил бы даже весь «Жиль Блас». Поэтому я предпочитаю воспоминания Лимонова, прежде всего – «Книги мертвых», его романам. В них столько же языка и изумительной образности, но гораздо меньше литературной условности, которая в лимоновском случае только мешает. Это литература факта, даже если этот факт, возможно, приукрашен.
В Лимонове значимы не фабула, сюжет, диалог, а событие. Событие и живой человек, который фигурирует в его книгах.
Мне интересно думать о биографии Лимонова как о своего рода онтологическом восхождении в хайдеггерианском духе. О некоей метафизической карьере харьковского мальчика с рабочей окраины — цепочки выступлений экзистенции из небытия, вбрасываний себя все дальше в бытие, со все большим уровнем «сбывания».
Рабочий, а затем богемный Харьков 1960-х — низшая ступень по сравнению с самиздатски-литературной Москвой рубежа 1960-70-х
Самиздатски-литературная Москва 1960-70-х — низшая ступень по сравнению с гламурным Нью-Йорком 1970-х.
Гламурный Нью-Йорк 1970-х — низшая ступень по сравнению с право-левацким Парижем 1980-х.
Право-левацкий Париж 1980-х — низшая, по сравнению с Белградом и Книнской Краиной начала 1990-х.
А Книнская Краина начала 1990-х — низшая по сравнению с борьбой за воссоединение разделенных русских в 1990-2010-е…
В последнем этапе тоже можно выделить этапы – нацбольский трэш и угар 90-х, отсидка, борьба в оппозиции, Русская Весна…
Если мыслить дело так, то складывается великолепная экзистенциальная биография (которая на практике, конечно, была приправлена изрядными дозами треша и ада).
Это был экзотический цветок, казавшийся совершенно не с нашей равнины. Для меня он был в известном смысле совершенно чужой – практически вне Православия и традиции, человек богемы, кокетничающий с де Садом и Селином, с другой стороны – солдат, который мог отправиться на войну, вести партию смертников в заведомо безнадежную политическую атаку, выворачивать себя наизнанку с фавновским бесстыдством.
Но этот цветок был насквозь русский. И для меня цветение этого русского цветка, на который можно было посмотреть, понюхать, потрогать, повосхищаться, уколоться, было свидетельством о том, что русское – живо, живо столь же, а может быть и больше, чем когда-либо прежде. Просто от того факта, что он есть где-то в твоем космосе, а ты где-то на периферии его – становилось удивительно тепло и хорошо.
Понимая, что умрет скорее, чем планировалось, он оставил в твиттере русское ирредентистское завещание:
«ЗАВЕЩАНИЕ, вдруг не доживу. Возьмите в Россию все русскоговорящие области Украины. начиная с Харькова. Сразу после смерти Назарбаева разделите с Китаем Казахстан. Только не давайте Китаю выход к Каспию. Что-то вроде пакта Молотова-Риббентропа о разделе Казахстана. Дайте китайцам- восток».
Китайцы обойдутся, а так – все верно, не поспоришь. С Харькова и начнем.